Теперь многие из них уже на пенсии, пестуют внуков и правнуков, но все они участники становления рыбозавода, живые свидетели коренных изменений становления завода. И как бы ни было трудным прошлое предприятия, оно дорого их сердцу, а воспоминания воскрешают яркие картины минувшего. Воспоминаниями ветеранов рыбозавода мне и хотелось по-делиться с читателями. Я не называю их фамилии, так как все они прошли почти одной дорогой. В 20-х годах в нашем небольшом селе было всего 42 двора, но по тем временам оно казалось нам огромным. Его единственная улица тянулась вдоль берега Конды и ее украшением среди подслеповатых почерневших домиков были хоромы купца и церковь. Все население в основном занималось охотой да рыбной ловлей. Речки закрывали летом. Зимой приезжал закупщик, привозил муку, товару всякого и много самогону. Ханты и манси за него все отдать готовы.

       Пароход приходил к нам один или два раза в лето. На том и кончалась связь с большой землей. А пешком отсюда далеко не уйти по тайге и болотам. В 1935 году образовался у нас в поселке первый пункт по приемке рыбы, а первым приемщиком в нем был Федор Семенович Савельев. Принятую летом рыбу солили, а зимой снаряжали обозы и отправляли ее до Тобольска. Из Леушей и Шаима был свой тракт на Ирбитскую ярмарку. И только в 1938 году вместо приемного пункта стали организовывать рыбозавод. Начали строить лабазы, чтобы принятую рыбу солить. Завод расширялся и креп. Но тут грянула война. А через несколько дней потянулась к пристани с дорожными котомками самые здоровые и сильные мужчины села. По дворам заголосили бабы, а взъерошенные, точно воробьи, ребятишки возбужденно сновали между взрослыми. И стал наш завод называться 12 дивизионом, перешли, значит, на военное положение. Вся работа и по дому и на производстве легла на плечи женщин и молодежи. Рыбачить было трудно. Не хватало сил тянуть большущий невод. Бывало, тянешь за подбору и кажется, что ей конца и края нету. От ледяной воды немеют руки, деревенеют от усталости ноги. А работать надо, никто за тебя твою работу не сделает. Рабочее наше время не ограничено. Выходили вместе с солнышком, возвращались затемно. Наскоро поужинав, валились на нары и спали без снов, ночь казалась совсем короткой. Был в одной бригаде старичок, в шутку его дедушка Ужон звали. Любил старик шутку и на прозвище свое не обижался. А прозвали его за то, что как соберется дедко идти куда, говорит: «Ужо побегу, ребятушки», и затрусит этакой стариковской рысцой. На рыбалку его брали больше так для веселья, да и кормился тут старичонко, не пропадать же ему, одинокий был. Тянешь, бывало, невод, скользят ноги по льду, а он этак хитренько подмигнет да скажет: «Ты, милок, больше за мной норови, я ледок песочком посыпаю, вот тебе и сподручней будет». Все весело смеялись, а он опять за шутку принимался. А побасенок знал он уйму! Сидим, бывало, в натопленной избушке, в углу угарью чадит коптилка, а мы, раскрыв рты, слушаем, смеемся. Взрослые женщины не разделяли нашего веселья. У них были свои заботы и они только снисходительно поглядывали на молодежь. И непонятно было нам, молодым, той неизбывной бабьей тоски, что круто подымалась в глазах каждой из них, когда шел почтальон мимо ее дома. И провожала она его таким взглядом, полным боли и надежды, что невозможно было смотреть на нее в эту минуту, не испытывая к ней сострадания. Но на людях они не показывали свое горе, также споро работали, шутили, смеялись. А потом, когда уже погнали немца, затягивали даже песню, то грустную, напевную, то веселую, с припевками посмешней да позаковыристей.

        Женщины и девушки в основном работали в посольных лабазах. Да и там было мало чего хорошего. Большой это труд - солить рыбу, потом вычерпывать её из огромных ларей, мыть и укладывать в бочки, весь день кланяться до боли в спине, до потемнения в глазах.

       Бывало, стоят девчонки у деревянных бадей, щуку поротую моют. Руки сине-багровыми налетами подернуло, пальцы все исколоты, а соль в ранах печет невыносимо. Глядишь, то одна, то другая дует в ладошку. На обед пойдут, руки в соленой воде моют, потому как после опускать их в тузлук легче. Были к тому времени у нас и морозильные камеры, наполовину врытые в землю, чтобы холод лучше сохранялся. С той же целью и дверь в камеру были низкие да узкие, а пролезть в них можно было только согнувшись. За зиму все их забивали мороженой рыбой до самого потолка. Ту рыбу, что не помешалась, укладывали в бунты прямо на улице, обкладывали со всех сторон снегом, сверху поливали водой, чтоб нигде воздух не попал. Возьмется этот бунт коркой льда и стоит так до весны. А как солнышко припекать начинало, укрывали его соломой, чтоб не таял лед.

       Хлопот было с этой рыбой много, случалось, что и портилась, и приходилось ее в землю закапывать.

      Ранней весной приходили изотермы и начиналась погрузка, С• горбушами за плечами бегали мы от камеры до изотермы, скорее, скорее, чтобы рыба не потаяла.

      Еще был сушильный цех. Там, в специальных печах, сушили слабо подсоленую рыбу.

       Все работало для фронта. К 1943 году разросся наш завод. Было у нас уже больше 900 человек. Нахрачинский участок имел более десятка приемных пунктов. В то время был самостоятельный завод, а Ракшин Бор назывался леспромхозом. В нем работало до 100 человек. Топор, пила да дровни - вот вся техника этого леспромхоза.

      В 1945 году Учинский рыбозавод слился с нашим. Пришел к нам вместе со всем прочим инвентарем пароход «Гашунин» с баржой «Надеждой». Колесный пароходишко дровами топился, по 6-8 кубометров в сутки сжигал.

     Бывало, встанут на борт три человека, того и гляди перевернется суденышко. Ходил капитаном на «Гашунине» Иван Матвеевич Ильин. Мужик сильный, смелый, словцо крепкое сказать умел. Как только Конда освобождалась ото льда, круглые сутки шлепал плицами по реке и речкам наш пароходик, перевозил рыбу, груза, пассажиров.

      После войны стали мужики из армии возвращаться, полегче стало. Потихоньку и завод оживал. Обзаводились новыми катерами. Появились «Пятовщик», «Путевой», «Конда». Стали строить и мелкий гребной флот.

      В 1947 году зажглись у нас первые электролампочки, 62 штуки. Много трудов и находчивости проявил Алексей Михайлович Дрокин, создавая эту маленькую электростанцию. Работала она на постоянном токе, да и мощности была совсем небольшой, 110 это была наша первая станция и мы гордились ею. Настоящую электростанцию построили уже в 1950-х годах.

     Страна раны залечивала. Рос и наш завод. К 1960 году был построен у нас гараж, мехцех, появились краны для погрузочных работ. Перестроили холодильные камеры. Провели транспортеры для загрузки льда и соли. На добыче применилиставные невода,. капроновые орудия лова. Посол совсем отмени, плановыу убытки от 500 тысяч рублей снизились до 200 тысяч.

   Медленно, но верно шли дела на поправку. Появились новые 150-ти сильные катера «Урал», «Назым» , «213». Построили коптильный цех, выпуск селедки маринованной наладили. Все вроде бы хорошо, да только ручного труда еще многовато.

   Поднялись на территории завода стены большого холодильника. И завидно становится: счастливые же люди будут в таком цехе работать.

   А еще есть такая думка. Расчистить всю территорию завода, убрать ледяные бунты, снести старые камеры. Построить на их месте котельную и электростанции, пробурить скважину, чтоб в цех текла чистая вода. Заасфальтировать двор, разбить цветники, посадить рябину, да черемуху, чтоб труд был людям в радость. ….

И.Дубкова

Из воспоминаний старожилов// Ленинская трибуна - № 153 – 22 декабря 1970. - С.2.